«Вагнер» - кровавый ринг - Лев Владимирович Трапезников
— Это как тачанка. Выехали из-за угла, отстрелялись и ушли. Хорошая штука, — говорил Маяк.
Я же понять не мог того, где сам Маяк до этого работал и как он тот самый угол представляет… Я думал, задаваясь вопросами: «Из-за какого угла грузовик должен выехать и отстреляться? И как он может на настоящей передовой, где все летит к чертям вокруг, еще и подъехать к этому углу и потом вывернуть к противнику, чтобы в него выстрелить? Очереди из автомата или пулемета хватит, чтобы грузовик вывести из строя. С расстояния если бить, за несколько километров по противнику, тогда я понимаю, но эта штука на передовой бесполезна».
Так я думал, так я считал, вспоминая прошлую командировку и ту самую, прибывшую в декабре 2022 года к нам тогда в Курдюмовку БМП, которая продержалась там аж несколько часов, но не более… В голове моей образ этой сожженной БМП, которая потом около арки у железки так и стояла, врезался основательно. И потому я никак не понимал, как грузовик может с кем-то сражаться… «Только с расстояния километра за три бить из этой пушки, ни о какой красной зоне боев не может идти и речи здесь, — неслось у меня в голове. — И даже если и из желтой зоны работать с нее, то опасность велика, а результативность непонятна…» — рассуждал я, думая более тогда о том, сколько я пользы смогу принести на войне. Если не приносить пользу на войне, то и воевать незачем идти. Зачем мне награды, к примеру, если эти награды не несут в себе никаких воспоминаний боевых или не хранят боевых историй… Я считал и считаю сейчас, что если пошел на войну, то нанеси урон противнику, за этим и идем сражаться. Пугать же противника стрельбой дело нехитрое, но к стрельбе и даже к разрывам снарядов и мин боец по-своему, конечно, но привыкает, и обстрелянный боец стоит многих необстрелянных, о чем и говорит сама практика войны. Важен результат, а результатом на войне может быть смерть врага или его ранение как минимум.
Отстрелялись и вернулись на базу. Ствол у орудия чистить начали только на следующий день, найдя банник. Банник — это такая щетка, прикрепленная к длинному древку. Вот так мы с Токарем вставали по очереди на стену, отделявшую наши боксы, и прочищали ствол орудия. Затем вынимали из казенника пружину и другие механизмы. Я, упершись ногами в казенник, сидел в кресле, а в это время трое моих товарищей по оружию — Токарь, Фокс и Кавун — откручивали трудно поддающиеся винты и гайки, чтобы освободить пружину. Ногами я упирался в казенник потому, что пружина могла резко вылететь и даже меня вынести за борт кузова. С трудом, но открутили и вытащили, прочистили все механизмы и обработали все соляркой. Затем снова все поставили на место, хотя, чтобы обратно вставить пружину и другие детали, нам пришлось потрудиться еще больше, чем тогда, когда мы все это вынимали. Токарь по этому поводу выразил мнение:
— Это хорошо, что ее чистить надо только после двухсот выстрелов, я узнавал. Теперь надолго хватит, наверное, — резюмирует Токарь.
Буквально через два дня мы засобирались все. Предполагался выезд на завтра, и потому готовили все то, что нужно с собой взять. Заготовленные инструменты к машине и к орудию проверяли и складывали, а куда направляемся завтра — нам не сказали. На следующий день собрались, и ближе к обеду наши машины с орудиями в колонне, которую возглавлял «Патриот» с Маяком, выдвинулись в сторону Луганска. Дорога до Луганска была обычной, а вот в самом Луганске наш «Урал» встал как вкопанный. Это произошло там, кто помнит, на дороге, где еще слева находился маленький магазинчик одноэтажный, а рядом с этим магазинчиком заброшенный то ли дом, то ли склад какой-то, куда мы и успели, пока Кавун бегал вокруг «Урала» и объяснял ситуацию: «Встал! Встал и все, и не идет… Не знаю…»
Да! «Урал» встал и никому не объяснил, по какой причине он встал. И потому просто взяли теперь нашу машину на буксир, зацепив тросом, и поперли ее таким уже образом «на войну». Ну, разумеется, что не на войну, а на какую-то снова перевалочную базу, но эта командировка у меня, в отличие от первой, начиналась слишком озадаченно. Что-то в этой командировке меня сразу напрягало…
Часам к пяти вечера прибыли мы в незнакомый поселок, и прибыли только мы туда на нашей С-60, которую сопровождал, а вернее вел «Патриот» Маяка. Куда уехали наши коллеги на «Урале» и КамАЗе, нас не особо и интересовало. Оказалось, что это бывший шахтерский поселок. Мы ехали по улочкам этого населенного пункта, и я понимал, что это точно и есть шахтерский поселок… «Именно так они, эти поселки шахтерские, и выглядят», — думал я, глядя через борт кузова на мелькающие дома и домишки, кустарники и лужицы. Да, я так и представлял рабочие шахтерские поселки.
Все то, что я видел когда-то из старых советских фильмов про дореволюционную Россию и передач из девяностых о шахтерах и их забастовках, сегодня предстало перед моими глазами. Наверное, такие же до сего дня и в России существуют шахтерские поселения, но на Донбассе время остановилось, и здесь я мог понять и сам собственными глазами увидеть то, как раньше жили советские шахтеры. Низкие одноэтажные дома, грязные низенькие дома и длинные дома барачного типа. Серенькие улочки и лужи, и где-то еще остатки от того советского асфальта. Серость кругом, и где-то вязкая грязь на не покрытой асфальтом дороге, а также полуповаленные заборы, а новых заборов я не заметил здесь. Кирпичные дома из белого силикатного кирпича и только природа благоволила нам, напоминая, что сейчас весна и скоро уже май. Да, если кругом социальная, экономическая и политическая разруха, наслаждаться приходится только природой. От разрухи и нищеты спасает только хорошая погода и красивая природа… Да, и хорошо уже было лишь потому, что солнце светило ласково, по-весеннему, и стояла теплая погода, хотя бы это.
Нет же, я все понимаю — война (!), беженцы (!), но когда я вижу людей, которые со времен падения СССР не могли вылезти из всего
